– Топаем. И чего?
– Идите, идите! – это уже говорит Надька Лишайникова. Она в шляпе, сдвинутой набок, раскраснелась, и вид у нее самый что ни на есть боевитый.
– И пойдем! – говорит Миут.
– Идите, идите! Вас там ждут!
– Ну, и ждут! – это уже Чернявский Вовка присоединяется к полемике.
И мы идем дальше. Чувствуем, как нам смотрят вслед. Тяжелые недоброжелательные девчачьи глаза.
Мы пришли – и вынуждены были уйти! Нам не открыли двери в общежитие! Как мы не просили – в форточки девчонки нам заявили, что они нас больше пускать не будут, мол, ваши девки приходили и сказали, что если хоть раз мы вас пустим – они ночью нам все стекла в окнах повыхлестывают!
Ну, больше мы в общежитие не ходили, тему эту в разговорах с одноклассницами не поднимали, но вечерами, когда в парке мы иногда бросали свои взоры в сторону общежития, мы частенько ловили злорадные взгляды одноклассниц.
И хоть бы сами они с нами дружили! А так… ни себе, ни людям. Собственницы фиговы!
А организовала все это Карасева – потом нам Нелька сказала.
Такой вот атаманшей была Светлана Карасева. А вообще, по особенностям характера, она была не по годам мудрой, уверенной в себе и – настоящим другом. Если Света бралась помочь – она помогала.
И поэтому ее уважали в классе.
Дальше, за Карасевой, сидела за следующей партой Куницына, но о ней я уже говорил достаточно. А с ней сидела Маслова Люда.
Людка Маслова была девчонкой некрасивой, но спортивной, активно участвующей во всех классных «мероприятиях».
Это ей принадлежит фраза, сказанная обо мне, когда за мной начали бегать Тамарка из КСК, и еще кое-кто. Людка тогда однажды сказал во всеуслышанье: «Толька Монасюк всегда будет нравиться только распутным женщинам. У него лицо такое!»
Я до сих пор не знаю, что она имела в виду. Во-первых, под «таким моим лицом» – какое такое у меня особенное лицо? И во-вторых – какие такие распутные женщины имелись в виду? Тамарка? Да она была в своей школе вроде Светки Карасевой в нашем классе, а уж Карасева всегда себя блюла…
Люда не пользовалась таким уважением, как Карасева, она была слишком категоричной. Но по большому счету – на нее можно было положиться.
И еще она была такой же фанаткой спорта, как Валерка Миута.
За Кунициной и Масловой, на следующей парте, сидели Вова Смертин и Ваня Репетун.
Отец Вовки был заведующим районным отделом образования, то есть главным начальником школ района. Ну, и поэтому Вовке в школе кое-что сходило с рук, такое, за что всех остальных наказывали.
Но это – ерунда! Главная беда Вовки была не в этом.
Из нас всех (а Вовка тоже входил в нашу компанию – я имею в виду дружеский круг: Миута, я, Чернявский, Куницына, Лишайникова и еще кое-кто), так вот, из нас Вовка был самым пьющим.
В одиннадцатом классе, в том же сентября, с которого я начал свой рассказ, Вовка, выходя из класса и школы, домой сразу не шел. Мы не раз видели, как он тут же, разжившись вином, сидел на одной из лавочек сразу после занятий, и вместе с несколькими алкашами пил вино прямо из горлышка бутылки.
Не нужно думать, что мы молчали. Мы убеждали его, говорили ему, был случай – били физиономию. Но что толку?
Проблема была в том, что пил люто и его отец. А Вовка… на наших вечеринках почти каждый раз его приходилось нам, пацанам, тащить домой на своих плечах.
Но не гнать же его, как шелудивого пса, от себя? Мы все – одноклассники, мы каждый раз, когда он напивался и нам приходилось с ним возиться, ругали его, он каялся, обещал, но все – до следующего раза! И он наступал, этот следующий раз, и мы вновь брали с него слово – не пить! Он в очередной раз давал его, а потом втихаря бегал в сенки и глотал вино, пока к концу вечера не оказывался пьяным в умат.
На следующий день он опять просил у нас прощения, и с этого начинался новый круг.
Но по большому счету мы Вовку любили. Он ведь был очень добрым. И никогда никого не предавал – но вот по характеру был, наверное, слабым.
Ваня Репетун был учеником, который жил в интернате. Его родители жили в каком-то маленьком селе, где была только начальная школа. Так вот, Ваня – воистину человек «от земли».
Возможно, кто-то скажет, что он был ограниченным. Возможно, он не знал ничего «интересненького». Все это так и было.
Но пожалуй, уже в то время Ваня был одинственным из нас, кто всегда знал, чего он хочет. Он освоил в школе профессию тракториста, работал в совхозе, и уже в 1970 году получит по итогам сельскохозяйственных работ высший орден СССР – Орден В. И. Ленина.
А в школе – в школе он был тихим, старался оставаться незаметным, всегда улыбался как-то виновато. Он не участвовал в наших вечеринках – мы ведь не понимали тогда, что у него просто не было денег на такие забавы.
А учился Ваня средне. Но никогда двоек не получал.
Второй, средний, ряд парт. Прямо перед учительским столом сидел Виталик Соколовский. Он, как Чернявский, Бобров и мы с Миутой – тоже осваивал профессию шофера.
С ним рядом – Валюша Иванкова. Это – наша певица. У нее сильный голос, и она участвовала от нашего класса у художественной самодеятельности школы.
На следующей парте сидели Чернявский Вовка и Бугров Коля.
О Вовке Чернявском я уже упоминал, и не раз. Он был неплохим парнем, но баламутом, легко хватался за какое-нибудь дело, и так же легко его бросал. Без сожаления! Именно он, когда меня начнут «осаждать» девчонки, причем – сплошь необычные, «не как все», будет постоянно «гундеть» мне:
– Толик! Вые… и ты их, это ведь для здоровья полезно! Вот я, после того, как…
Он по осени переспал с одной из девочек из медучилища, лишился невинности и чувствовал себя на седьмом небе – еще бы! Мужиком стал! И всем нам теперь давал советы, как это здорово. И кроме того, еще и научную базу подводил – мол, для здоровья половая жизнь полезна, способствует взрослению и умственному развитию!
Враки! Если бы эта жизнь была полезна в этом смысле, Миут был бы гением – сгустком интеллектуальной квинтэссенции.
Так что я от Вовки отмахивался.
А вот Коля Бугров был тихим, спокойным мальчиком. Но – всегда как бы «в себе» – мог отчебучить в любой момент такое!
Например, недавно мы писали в классе сочинение на тему: «Поэма В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин».
Чернявский, сидя рядом, говорил нам потом, что Бугров записал в тетрадь тему сочинения «Образ В. И. Ленина в поэме В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин», после чего застыл, уставившись в одну точку. Вовка писал тему «Образ пролетариата в поэме», и, конечно, поинтересовался, что собирается писать Бугров. Колька от него отмахнулся, написал посреди строки в тетради: «План работы», и вновь застыл в прострации.
– Молчит и не двигается, на фиг! – говорил нам Вовка. – А потом написал одну фразу: «Ленин не понимал стихов Маяковского и не любил поэта». И опять, блин, уставился в одну точку – и замолчал.
Как нам стало известно позже (мне – от мамы), через какое-то время Бугров написал в тетради не очень-то складные, но полные меланхолии и неизбывной тоски стихи:
ТЕЧЕНЬЕ ЖИЗНИ ВСЕ БЫСТРЕЙ,
В ДВЕРЯХ И ОКНАХ —
ЛИЦА ТАМ И ТУТ…
ВОТ ТОЛЬКО ЧТО-ТО НЕТ ДВЕРЕЙ,
ТЕХ САМЫХ, ЗАПОВЕДНЫХ —
ГДЕ ТЕБЯ ЛИШЬ ЖДУТ…
В конце урока он написал ниже стихотворного «шедевра» еще всего одну строку: «Ну, не понимал Ленин стихов Маяковского! И я их не понимаю»!
И сдал тетрадку на проверку нашей преподавательнице по литературе Клавдии Павловне Гутиной.
На следующем уроке Бугров получил тетрадь обратно, а ниже его откровений стояла написанная красными чернилами оценка «5», а рядом в скобках – («условно»).
Фига с два! Нелька и Надька подсмотрели в журнале, что Бугрову наша Клавдия поставила вполне конкретную пятерку. А никакую ни условную…
За третьей партой среднего ряда сидел «его величество» Миута и рядом – Алька Соколова.
Алька – отличная девчонка и надежный товарищ. Иногда она тоже примыкала к нашей компании, но чаще держалась сама по себе.
С льняными прямыми длинными волосами, вздернутым носиком и улыбчивыми ямочками на щеках она была неисправимой хохотушкой. Этим пользовался Миут, он, подлец, все-таки был шкодливым пацаном. Ему ничего не стоило сорвать урок. Правда, делал он это не часто, но мог, мог… В прошлом году я сначала сдуру сел с ним за одну парту. К сожалению, я тоже смешлив, и он принялся этим пользоваться. Рассмешит – а сам сидит с видом пай-мальчика. Мне делают замечание, в классе – тихонько похохатывают, а Миут сидит довольный. И вот уже в конце первой недели мне все это надоело, и я сказал Валерке – все! Ты хоть лопни, а я смеяться не буду.
Он изощрялся два урока. То и дело он наклонялся к моему уху, нашептывал то новые анекдоты, то рассказывал, как вчера Смертин напился и его мать веником лупила, а он закрывался руками и говорил: Ма-маня! Ма-маша! Прекратить! Я требую – прекратить!»